Читаю очерк народного писателя Алексея Балакаева под названием «Лихая година».

Написанный в 1990-м и опубликованный на развороте городской газеты, этот текст из трех частей не настолько известен как переведенная на многие языки мира его же повесть о депортации «Три рисунка».

Одно из первых литературных произведений о событиях тринадцатилетней высылки, «Три рисунка» во многом автобиографичны: главный герой, ссыльный калмык, хранит три рисунка такого же бесправного мальчика, безнадежно ожидающего на станции прибытия поезда с отцом-фронтовиком. Писатель и сам работал учителем рисования в сибирские годы жизни близ станции Красноярского края.

В трех же очерковых эпизодах «Лихой годины» широкими мазками автор рассказывает о людях разных национальностей, чьи временные линии причудливо сплели воедино сталинский приказ, суровая Сибирь, непреодолимое желание жить и добиться справедливости.

Вот немецкая девочка Мина после отправки на трудовой фронт родителей собирает небогатые запасы еды и, подавив в себе страх перед прибывшими «калмыками-людоедами», которые отчего-то напоминают ей не злодеев, а ее несчастных родителей на чужбине, идет в самое их  «логово». И узнает честных людей с добрыми глазами, которые не разучились улыбаться, лучшую пищу по старинной традиции отдают гостю и знают, что такое благодарность. Находит среди них вторую мать и судьбу.

Вот молодая мать поддается минутной слабости и панике соседок, что едут с ней тринадцать нескончаемых голодных дней в продуваемом насквозь телячьем вагоне, глядя, как ежедневно соскабливают с пола очередной замерзший труп. Они боятся, что от ее грудного сына дизентерией заразятся их дети, и требуют от нее выкинуть живой сверток по пути: «тебе же лучше будет – одного легче выходить, чем двух». В особенно отчаянный момент она решается это сделать, но не выдерживает и двух секунд, а тут с нехитрыми остатками бараньего жира поспевают такие же истощенные, но решительные пассажиры соседнего вагона для скота. Потом в Сибири его выходит, как родного, сердобольная врач из Ленинграда, и хиленького Баатра, чтобы не забрал к себе Эрлик-хан, переименуют в честь русского Юры, мужа-фронтовика спасительницы-доктора. Этот малыш станет единственным выжившим из девятерых родившихся в 1943-м в их станице калмычат.

И лаконичная история 13-летней Розы и ее младшей сестренки Хулхуты.  27 декабря 1943 года умер их отец, который не попал на фронт по возрасту. До этого вместе с погонщиками он переправил подальше от врага, на казахские земли, скот восточных улусов. А мать Джиргал с девочками успела помыкаться в эвакуации на левом берегу Волги, где их никто не ждал, с трудностями добираться обратно до родного селения и едва вздохнуть от облегчения, когда вернулся с задания кормилец Гаря Менкенов. Но непривычная для животноводов рыбная ловля, куда направила их власть, и ледяная вода сделали свое дело – он занемог. А утром 28-го на малопонятном русском девочки услышали:  «Не то что подохшего, живых, дай бог, вывезти всех».

Остальная история девочек, как сценарий байопика каждого из тысяч чистых и наивных калмыцких детей образца сороковых прошлого столетия.

На одной из остановок они теряют мать, которая выбежала за кипяточком, но ухватиться за поручни убегающего состава ей не дал сапог охранника. В Новосибирском детском доме взрослые наугад заполняют их метрики и в первый же день кормят как будто на убой кусками мясного жира так, что девочки с «горящими» желудками бегут кататься с горочки на животах, по наитию спасая себе жизнь. Потом будут ночи в беспамятстве от лихорадки  и раздирающего кашля, жестокие насмешки сверстников и некоторых взрослых, что девушки поймут позже, выучив хорошо русский.

А потом Роза вырастет и твердо ответит отказом директору школы, который придет к ней домой уговаривать продолжать образование. Растущую Хулхуту да и ее саму никто кормить просто так не собирался, поэтому она будет терять ногти на стройке, но обеспечит сестренку самыми модными фасонами. Много позже даже построит головокружительную карьеру кассира-бухгалтера. Но каждый новый начальник, который будет ценить работоспособность толковой и ответственной сотрудницы,  непременно вздохнет: главной поставить не могу – корочки у тебя нет.

Читаешь и слушаешь рассказы участников тех событий и понимаешь, что каждый нарратив словно готовый сценарий фильма, основанного на реальных событиях. Несмотря на то, что многие и тогда, и сейчас многого не договаривают. Мне кажется, я понимаю почему.

Потому что невыносимо возвращаться в прошлое и заново переживать потрясение, ужас, смятение, унижение, стресс. Невозможно справиться с комом в горле. И нет объяснения и ответа самим себе и потомкам на простой вопрос.

Люди молчали. Никто 

Слезно не крикнул: «За что?» 

Только колеса стучали 

И тишину нарушали. 

Чудилось, шепчут составы: 

Люди, куда вы, куда вы?.. 

Степь простонала в тот час: 

Как я, родные, без вас? 

То ли от гордости, то ли, 

Став вдруг немыми от боли, 

Люди в теплушках молчали,  

Может быть, просто устали. 

«Ох, далеко до Сибири…» – 

Молчали, вздыхали в том мире. 

Лишь небеса им кричали: 

Люди, за что вас сослали?! 

(Валентина Лиджиева. «Выселение»)