76 лет минуло с тех пор, как один из кочевых народов подвергся депортации. Именно в этот день, спозаранку, каждого калмыка буквально оторвали от родных мест и увезли в далекую, неизвестную, Сибирь. Никто тогда и представить не мог, что переполненные людьми товарные вагоны, стремительно бегущие над Волгой, мчат в северную часть страны на 13 лет и 13 дней.

 

***

28 декабря.

В этот день я стараюсь меньше думать о депортации, но почему-то не получается. С самого утра просыпаюсь с ощущением тревоги и страха. Боюсь, что это случится снова.

Мне было лет 8, когда впервые я услышал рассказ аавы и ээҗи о ссылке в Сибирь. Было трудно слушать историю, в которой не было счастливых моментов. Практически, не было жизни.

Как выяснилось, они уезжали туда детьми. Подростками, не знающими русского языка. Тогда солдаты обманули сотни семей, сказав, что резкие сборы временны: причиной назвали особое объявление для местных жителей. Но каким черствым и грубым оно оказалось. Ведь каждого, от мала до велика, обвинили в измене родине. Предательстве. А после отвезли на железнодорожные станции и погрузили в товарные вагоны.

В дороге, на остановках, как шелуху от семечек отделяли трупы тех, кто умер от голода и холода. Родители моих аавы и ээҗи, к сожалению, тоже скончались в пути. Поэтому по приезде они, словно закадычные друзья, старались всегда быть друг другу опорой и поддержкой. Вместе ели сгнившую картошку, которую сибиряки выкидывали в мусорные ямы. Вместе рубили дрова, стряпали еду…

Эх, сейчас я снова вспомнил их дрожащие голоса. Их измученные годами морщинистые лица, мозоли на руках, которые спустя время так и не сошли. Вспомнил лишь начало их истории, а уже глаза полны слез.

Сказать по правде, я всю молодость провел в рутинной работе, пытался найти пояснения несправедливой депортации калмыков. Не понимал, да и не пойму, почему советская пропаганда молчала о горькой правде прошлого.

Много лет я провел в архивах, библиотеках. Вчитывался в сухие строки документов и воспоминаний. Даже профессию выбрал такую, где была склонность, скажем так, докопаться до истины. Найти ответы на все вопросы. Стать на сторону справедливости.

Да, я стал журналистом. Уже 20 лет езжу в районы. Беру интервью у пожилых. Записываю их воспоминания, готовлю сборник. Сегодня вот поеду к Зое Ванькаевой. Она родилась в годы депортации. Помнит сибирское время отрывками, но рассказы своих родителей до сих пор забыть не может.

Кстати, Зоя Мечаевна живет в столице Калмыкии. Элисте. Так что ехать предстоит не далеко. Минут 15 на газели.

Я как обычно волнуюсь перед встречей. Перепроверил все вопросы. Вроде, готов к беседе. Еду. На душе тяжело, потому что в этот день мои мысли переполнены образами героев, о которых я уже писал. Кажется, будто каждый раз слушая пожилых, сам погружался в атмосферу далеких сороковых.

 

***

Вот уже считанные минуты отделяют меня от встречи с собеседницей.

Доезжаю и вижу, что у подъезда кто-то сидит. Издали силуэт был виден расплывчато. Подхожу. На скамейке сидит девушка и разглядывает мое фото в соцсетях. Видимо, боялась спутать меня с кем-то. Ошибиться.

Аккуратно прикоснувшись, вполголоса сказал ей: «Мендвт! Байр Седклинов – это я».

– Мендвт! А я вас жду, меня зовут Буйнта. Ээҗа попросила встретить и сопроводить вас, – робко, немного застенчиво мне ответила внучка Зои Мечаевны.

Мы поднялись на второй этаж. Зашли в квартиру.

Первое, что я увидел, это были маленькие дети. Счастливыми они носились по дому туда-сюда. Их улыбки на лицах почему-то подарили мне уверенность, что все пройдет хорошо. Позже из кухни вышла Зоя Ванькаева, 68-летняя приятная женщина.

Мы с ней прошли в зал. В одну из самых больших комнат в доме. В центре зала, точно алтарь, возвышался шкаф из белого дерева с массивными столбиками, поддерживавшими полог из дамаска. На верхних полках шкафа я разглядел коллекцию семейных фотографий. Судя по всему, на изображенных фото были дети и внуки Зои Мечаевны. Внизу, на оттопыренной части стоял телевизор. Слева от шкафа находилось окно с трудно открывающимися ставнями. А в углу стоял деревянный стол, тщательно отполированный, на нем светильник и компьютер.

Обстановка чем-то напоминала мне мой дом. Схожее расположение, освещение и иные детали. Я не стал откладывать разговор в долгий ящик и предложил начать беседу. Зоя Мечаевна поддержала мою инициативу.

Мы сели на бархатно-зеленый диван, стоявший слева от входной двери. Начали интервью. Я задал пару вопросов, ответы были тяжелыми…

 

***

«Из тех лет, что я провела в Сибири, помню лишь малую часть событий. Потому что родилась я в январе 1952 года. Получается, там я пробыла 4 года.

Не скрою, в памяти отпечатались моменты, как меня наши соседи, Латышевы, вытащили из-под сугроба. Я бегала, развлекала себя, как могла. Не заметила небольшой ямы, споткнулась и упала. Тогда из-под снежного бугорка было видно только пальцы моих рук. Но надо же, они заметили меня, спасли жизнь. И уже 68 лет я благодарю этих людей за чуткое отношение ко мне.

Кстати, помню еще, как с другими детьми мы обматывали вокруг ног себе кору деревьев, перевязывали тряпками это все и катались с горок…

Что ж, в основном о жизни калмыков в Сибири я узнала благодаря моим родителям Екатерине Дорджиевне и Мече Хабековичу. Они, конечно, мало мне рассказывали об этом, но забыть все пережитое нам было не под силу.

Потому что мы после этой трагедии никогда больше не праздновали день рождение матери. Так случилось, что родилась она 28 декабря. Наверное, тут и без слов можно понять, какой была обстановка в доме из года в год в этот день. Трудно говорить, но я стараюсь…

Мама по дороге в Сибирь потеряла близкого человека – свою мать. Она замерзла в товарном вагоне. Ветер дул изо всех щелей и дыр: и сверху, и снизу. Видимо, ээҗа была бессильна против такого холода. Ее выкинули в снег прямо на глазах моей мамы. Так она осталась совсем одна. Отец был на фронте. Единственной опорой были родственники, так и держались они небольшими группами.

Помню, мама рассказывала, что там, на севере, калмыков встретили недружелюбно. Местным сказали, что едут людоеды. Похоже, поэтому так сложилось. Но, как бы трудно не было, выживать нужно было. Всех калмыков раскидали по баракам. В одном бараке жили по 4-5 семей. Как говорится: в тесноте, да не в обиде.

Первое время мама вместе с другими девушками-подростками работала в г.Сольпроме. Добывали соль. Рано утром их ненакормленных, обессиленных, легко одетых загоняли в реку, кидали ковши. Голыми руками они этими ковшами собирали образовавшуюся соль на дне. Иногда случалось так, что люди примерзали ко льду, кто-то и вовсе умирал от холода.

Через некоторое время мою мать нашел дядя. Случилось так, что по состоянию здоровья он не попал в Широклаг. В скором времени дядя забрал маму работать телятницей на ферме, находившейся недалеко от города, в котором жил он.

Здесь, в селе Мамонтово, мать и встретила своего будущего мужа, моего отца. Он работал пастухом. Через несколько лет отец и мать поженились».

 

***

В Сибири у родителей Зои Мечаевны родились две дочери и сын. Правда, мальчик умер вскоре после рождения от пневмонии. Вылечить крохотного Бориса не удалось: местные врачи в те годы отказывались помогать в лечении репрессированным. Считали их зараженными. Вот так, в один момент калмыки теряли близких, дорогих сердцу людей.

На родину, в Калмыцкую АССР, Зоя Мечаевна вернулась с родителями и младшей сестрой Надеждой. До пятого класса она не понимала русского языка, постепенно привыкла к калмыцким буквам, словам.

Во время беседы эта сильная женщина рассказала мне и о том, как калмыки праздновали Зул, Цаган Сар в Сибири. Оказывается, старики отсчитывали дни в уме, а когда приближался праздник, все калмыцкие семьи собирались в одном из бараков и тихо, скромно отмечали важные праздники. Да, у них не было богатого стола, подарков и многих других почестей. Но у каждого из них оставалась вера в то, что рано или поздно этой несправедливости придет конец…

 

Сегодня мы не имеем никакого морального права забывать даже самый маленький факт из пережитого калмыками и другими репрессированными народами. Эта трагедия унесла жизни многих тысяч ни в чем неповинных людей. Нельзя разом перечеркнуть прошлое, и память о сибирской депортации будет сохраняться в памяти прошедших через такое испытание. Память о ней будет передаваться из поколения в поколение.

Фото из семейного архива