Предлагаемый очерк хранится в личном фонде К. Ф. Голстунского (1831-1899) в Архиве востоковедов Института восточных рукописей РАН. К публикации в «Степных вестях» подготовила научный сотрудник ИВР РАН, к. ф. н. Светлана Сабрукова.
Очерк публикуется с сохранением авторского стиля
(Продолжение. Начало – «Степные вести» от 8, 12, 20 сентября, 19 октября 2016 г.)
Богослужения отличаются большею продолжительностью во время так называемого мацака. Мацак бывает два раза в месяц – 15-го и 29-го числа. Впрочем, точно обозначить дни, на которые приходятся дни мацака, невозможно, так как калмыки считают лунные годы, а не солнечные.
Во время этого мацака не только монахи, но и многие из светских должны, согласно данным обетам, оставлять всякие светские дела и проводить целый день в уединении и молитве. Такие обеты даются обыкновенно светскими лицами под старость, когда они надевают уже стариковские шапки и начинают величаться эбугэнами и эмегэнами, т. е. стариками и старухами. Мне случилось видеть, однако, некоторых молодых, давших обеты и посвятивших себя посту и молитве во время мацака. Например, калмык, служивший личным прислужником у княгини Дугаровой, молодой парень лет 25 – каждый «мацак» освобождается от исполнения своих обязанностей; целый день занимается бормотанием постоянной буддийской молитвы ом ма ни пад мэ хом.
Восемнадцатого (по-калмыцки 29) июля ходили в хурул по случаю мацака (поста). В этот день богослужение совершалось безостановочно в течение всего дня во всех трех юртах. Обстановка при богослужении, несмотря на его продолжительность, имела вид совершенно постный, состав священнослужителей невелик; монахи в этот день меняются в молельных юртах; каждый черед длится не более часа. В оркестре отсутствуют некоторые из инструментов, например, убраны бюрэ, полки с книгами в пестрых шелковых платках. Приходившие богомольцы, в очень небольшом, впрочем, числе, молились у входа в сюмэ, потом прикладывались головами к войлоку и уходили, некоторых из них монахи окропляли святой водой аршаном, которую они брали на павлинье перо из небольшого серебряного сосуда, похожего на кофейник (бумбо).
Когда я собирал сведения о монастырском устройстве, то на мой вопрос о количестве монахов в хуруле собеседник мой гэлон Лузан очень развязно и определенно отвечал, что гэлонов 16, гэцулов 10 и манчжиков также 10. Самый поверхностный наблюдатель, однако, с первого же раза заметит, что цифра эта далеко не соответствует действительности. В монастыре этом находится в четыре или, по крайней мере, втрое больше монахов. Как я имел случай убедиться из разговора с попечителем Малодербетовского улуса г. Хлебниковым, правительство давно уже обращало внимание на огромное в сравнении с населением количество духовенства у калмыков, а в настоящее время, заботясь об ограничении духовенства в калмыцких степях, затребовало полный список всех монахов разного сана, желая создать таким образом нечто вроде монастырских штатов. Мера эта, однако, ни к каким практическим результатам не приводит, в списках, имеющихся в Малодербетовском улусном управлении, значится, например, около 400 монахов, между тем можно смело утверждать, что их в этом улусе никак не менее 1500-2000 человек. В буддийских монастырях, так же как и в наших, всегда имеется достаточное количество богомольцев, к таким-то богомольцам и причисляются в случае опроса хурульные монахи. Действительно, огромное количество духовенства может поразить всякого свежего человека; особенно резко бросается оно в глаза во время молитвенных собраний; на этих собраниях численность духовенства, совершающего богослужение, составляет никак не менее третьей части всех молящихся.
Приходится положительно изумляться, каким образом и на какие средства содержится такая масса духовенства?! У нас принято считать калмыцкое духовенство за тунеядцев, обирающих народ и живущих на его средства. Но я положительно отказываюсь верить, что все эти гэлоны, гэцулы и манчжики могли жить за счет своих сородичей, простых черных калмыков. Если присмотреться к той бедности и почти голой нищете, в которой живет эта меньшая калмыцкая братия, то можно прийти к твердому убеждению, что единственно на их средства не могут содержаться такие подчас даже элегантные франты, каковы их гэлоны. Мне неоднократно приходила на ум мысль, не поддерживаются ли эти монастыри какими-нибудь посторонними извне приходящими средствами. Было бы весьма и весьма интересно проследить этот несколько щекотливый вопрос.
Само собой разумеется, что такой большой процент ничего не делающих безбрачных монахов, живущих притом большими массами, не может оказывать особенно благотворное нравственное влияние на народ. Требовать от буддийских монахов нравственности при постоянной сидячей жизни, при полном отсутствии физического труда и даже сколько-нибудь осмысленной работы было бы даже странно. В противоположность, впрочем, Монголии, где, как известно, сильно распространен сифилис, здесь эта болезнь встречается сравнительно редко. Не удалось мне, к сожалению, за короткий срок моего пребывания достаточно уяснить себе отношение народа к духовенству и обратно. Успел я заметить, что все нравоучения монахов сводятся к бесхитростному приказанию: то-то делай, а то-то не делай, почему не делай? Потому что грех; в более пространные пояснения о различии между добром и злом буддийские проповедники не пускаются. Простой народ смотрит на гэлонов как на людей, необходимых при исполнении духовных обрядов, умеющих справить те или другие моления, но не замечается, чтобы к ним относились с тем особенным почтением и доверием, внушаемым только истинным уважением и сознанием нравственного превосходства другого человека.
Нельзя, однако, считать буддийских монахов безусловно вредными членами общества, они приносят также свою пользу. Хурулы служат единственной школой для калмыцкой молодежи, здесь молодое поколение получает все свое образование, нужно засим сказать, что грамотность развита здесь очень значительно: редкий калмык не умеет читать и писать. Ученики во время пребывания в хуруле одеваются в монашеское платье и вообще наружным видом своим ничуть не отличаются от духовных. Образование самых ученых и начитанных из гэлонов отличается крайней односторонностью, многие из них, например, посвящают себя изучению специально тибетского языка и письменности, оставляя в совершенном пренебрежении свой родной язык, так что не умеют даже читать и писать по-калмыцки. Мне лично случилось встретить двух или трех таких монахов. Каждый сколько-нибудь претендующий на образованность монах должен непременно уметь разбирать и читать по-тибетски, калмыцкий язык остается на втором плане, многие из духовных даже плохо разбирают рукописи.
В свободное от аскетических и не совсем аскетических подвигов время монахи занимаются также под наблюдением самых начитанных из них переписыванием и ручным печатанием книг. Хурулы являются, таким образом, в некоторой степени распространителями письменности, хотя переписывают и печатают они все больше книги тибетские, никому, следовательно, кроме них самих, не доступные.
В продолжение некоторого времени ходил я в наш Абаганарский хурул упражняться в чтении и письме. Учителя мои, гэлон Лузан и Джака, оказались очень любезными и милыми педагогами, старались всеми силами угодить мне и выказали немало терпения, просвещая мое невежество. Занятия мои в хуруле продолжались, однако, недолго; с книжным языком калмыков я имею полную возможность заниматься и в Петербурге, главною целью моей поездки было привыкнуть к разговорному языку калмыков. В этом отношении большую пользу принесли мне занятия с известным здешним сказочником Бючжи. Таких сказочников здесь в степи довольно много, все это старики лет 60 и более, но многие из них чрезвычайно бодры на вид. Живут, они как птицы небесные, не сеют, не жнут и в житницу не собираются, очень редко сидят у себя дома, а больше таскаются по соседним юртам и потешают людей своими россказнями. Довольствуются господа эти чрезвычайно малым: место для спанья и чашку калмыцкого чая дадут им охотно в юрте каждого калмыка, а за чарку-другую арки, до которой, к слову будь сказано, они все большие охотники, готовы рассказать с три короба самых занимательных сказок. Особенно интересно бывает свести несколько таких сказочников, непременно начнут ссориться и будут во чтобы то ни стало стараться перебивать и поправлять друг друга, не скупясь при этом на самые лестные эпитеты по адресу противника.
Мой ментор старик Бючжи давно уже пользуется и доныне сохраняет за собою во всем Малодербетовском улусе славу самого искусного сказочника, им дорожит даже владелец улуса князь Тундутов. Проезжая по этим местам, князь всякий раз призывает его к себе и заставляет рассказывать сказки на сон грядущий; говорят, что он пользуется у князя даже большим авторитетом и почитается одним из сильных его советников. Я лично мог наблюдать только то, что старик Бючжи не особенно-то стесняется перед князем и позволяет себе многое, чего не осмелились сделать самые приближенные. На меня старик этот произвел самое приятное впечатление, это, по-моему, настоящий философ, очень мало в чем нуждается и потому решительно ни от кого не зависит. Занятия мои с этим старцем состояли главным образом в том, что он рассказывал мне сказки, которые я записывал. Целью этих занятий, как я уже говорил, было практическое ознакомление с разговорным языком.
Продолжение следует