Предлагаемый очерк хранится в личном фонде К. Ф. Голстунского (1831—1899) в Архиве востоковедов Института восточных рукописей РАН. К публикации в «Степных вестях» подготовила научный сотрудник ИВР РАН, к. ф. н. Светлана Сабрукова.
Очерк публикуется с сохранением авторского стиля
(продолжение, начало «Степные вести» от 8, 12, 20 сентября, 19 октября, 17 ноября 2016 г., 23 марта 2017 г.).
Главный, так сказать, уникальный напиток калмыков в летнее время — это так называемая тепленькая водочка «аркэ».
Водка эта приготовляется из кумыса. Снаряд для перегонки состоит: 1) из большого котла, который наполняется смесью коровьего молока с кобыльим и ставится на таган над костром. Затем 2) деревянной трубы, по которой перегоняется водка и 3) маленького котла, предназначенного для перегнанной водки и помещаемого в холодильник (корыто с холод-
ной водой), в последнем, меньшем котле есть дырочка, через которую можно пробовать готовую водку. В большом котле имеется маленькое отверстие, на которое ставится глиняный болванчик, играющий роль предохранительного клапана. Глиняные болванчики эти калмыками сохраняются, и при перекочевке их складывают в кучу и оставляют на месте последней стоянки.
Когда перегонка аркэ покончена, то прежде всего снимается «хабхук» с большого котла; делает это непременно мужчина с поклоном, после этого женщины снимают глину с котлов и «цорго», берут затем маленький котел с перегнанной аркэ и ставят его перед хозяином. Тут же рядом с котлом ставится и «хабхук», хозяин, сидя на почетном месте, около «барàна», берет две чашки, одну большую, другую маленькую, большой чашкой он черпает из котла и переливает в маленькую; прежде всего он наливает несколько капель водки в отверстие, имеющееся в макушке «хабхука». Второй черпок он переливает в маленькую чашку и бросает в огонь в жертву духам-
покровителям домашнего очага. При этом он произносит: γal γulumtuyin buyan xešiq ibeči orošiji bayixu boltuγai — «все будут благотворительны и милосердны счастье и добро (неразб.) и очага».
После второго черпка хозяин прыскает во все четыре стороны в следующем порядке: на север, восток, юг и запад. Третий черпок он выкидывает в
верхнее отверстие юрты в жертву Будде и произносит при этом йорол: Xan tengri xaliji xamuq burxad ebeči cud ügei γoldu erkin xaradu yaxu gekü ebečin ügei yobo gekü zarγo ügei. «Царь неба, да милосердствуют все Будды, да не будет бесплодия и (неразб.) (по которым кочует калмык), да будет чернота по ярам (где проводят зиму калмыки), да не будет болезней, которые заставили бы охать, да не будет суда, который заставил бы ходить».
Наконец зачерпывается полная чаша аркэ, которую и выпивает хозяин юрты или же почетный гость, если таковой присутствует. Качество аркэ зависит от процентного содержания в смеси, из которой она гонится, кобыльего и коровьего молока. Чем больше в смеси кобыльего молока, тем аркэ получается крепче и прозрачнее. Остатки смеси, получившиеся после перегонки, также не пропадают даром. После перегонки на дне котла осаждается жидкая белая масса, очень кислая, похожая на творог. Массу эту раскладывают маленькими кучками на войлочных матах или на досках перед юртой для просушки на солнце, когда же она достаточно просохнет, то образовавшиеся творожные шарики выставляются для дальнейшей просушки еще на крышу юрты. После такой продолжительной сушки получаются твердые небольшие комочки серого цвета, очень кислые на вкус, консервы эти называются «ширмэк» и употребляются зимою в кушанье вместе с кашей. Масса, остающаяся после перегонки арки, имеет также и другое употребление. Ею смазывают кожи, чтобы смягчить их и сделать годными для выделки. Этой нехитрой операцией смазывания кожи занимаются часто малые дети, которые являются, таким образом, пособниками своей матери. Жертва Будде, о которой я только что упомянул при описании процесса перегонки «аркэ», приносится также непременно при всякой беде. Жертва эта называется «дэчжи» и для нее в калмыцких семьях имеется даже особый стаканчик. Перед каждой едой хозяин снимает этот стаканчик с почетного места бурхана, на котором он всегда стоит, и наливает или кладет в него кушанье. Стакан этот затем ставится на край котла или же где-нибудь вообще рядом с едящими (так!). По окончании еды младший член семьи, какой-нибудь трехлетний карапуз, доедает на закуску и «дэчжи». Это ему не возбраняется, мне никогда не случалось, однако, видеть, чтобы это делали взрослые.
Чай, чигэн, эдмэк и аркэ составляют почти исключительную пищу калмыков. Как видим, в этом перечне нет ничего такого, что бы требовалось прожевать. Очень редко приходится простому калмыку есть мясо. Мясная пища составляет, по всеобщим понятиям, исключительное достояние духовенства и привилегированного сословия. Черный же калмык ест мясо разве от палой скотины, так как зарезать что-нибудь нарочно для себя он мало имеет возможности и редко на это решается. Самое обыкновенное кушанье, приготовляемое из мяса, это бульон «шюлюн» и вареная баранина из этого бульона «маха». Более затейливое и так сказать гастрономическое блюдо — это «Ишкат Мишкат», приготовляется оно из нежнейших частей баранины, мясо крошится на мелкие части и проваривается с очень маленьким количеством воды. На вкус европейца, существенный недостаток этого кушанья состоит в полном отсутствии всяких приправ; если положить в него достаточное количество перца и соли, то блюдо получается очень вкусное. Несколько чаще потребляется мясо в зимнее время вместе с кашей «буда». Для этой цели мясо просушивается на солнце и сохраняется тонкими пластинками совершенно сухими «борцо». Пучки таких пластин висят у задней, северной, стены юрты. При редкости употребления мясной пищи калмыки, естественно, почитают мясо каким-то необыкновенным лакомством. Это меня особенно поразило, так как казалось — чем бы им и питаться, как не мясом при полном отсутствии всяких овощей и хлеба и при сравнительной дешевизне скотины (баран — около 2 руб., корова — 12 руб.). Калмык будет с жадностью есть мясо во всяком виде и не побрезгует даже порядочно протухшей дохлятиной. Если калмык плохо питается, зато до выпивки он большой охотник и никогда не упустит удобного сему случая. На пристрастие калмыков к вину вообще указывает один из коренных их обычаев, в силу которого всякий человек, приходящий по какому-либо случаю к другому с более или менее официальным посещением, так сказать визитом, приносит с собой вместо всякого хлеба, соли бутылку водки. Всякий такой гость, входя в юрту, ставит свою «бортху» на середину юрты и смиренно садится у порога. Один из прислужников наливает полную чашку арки и подает ее хозяину и жене его, которые ее пробуют, после каждой пробы служитель доливает чашку; напоследок с разрешения хозяина гость выпивает полную чашку своей же водки. При этом произносится обыкновенно иерел (благое пожелание) и приносятся в подарок какие-нибудь безделушки, имеющие символическое значение. Большей частью приносятся мускатные орехи, тщательно завернутые в бумажку, и серебряные монеты, преимущественно (неразб). Круглая форма мускатного ореха должна означать долгий век, продолжительную жизнь, а блестящее серебро — счастливую светлую жизнь. При поднесении подарка детям говорят мальчику: mönggöle adali möngö bolji utu nasutai bolji arda olon döüner daxuulqaba boltuγai // «Да будешь ты вечен подобно серебру, да будет жизнь твоя долга и да следуют за тобой многочисленные братья». Девочке: urtu nasutai bolji bulγun söültei boltuγai // «Да будешь ты долговечна и соболинохвоста». «Соболинохвостой» называется в калмыцком семействе девочка, за которой рождаются одни мальчики.
Если соберутся, таким образом, к человеку двое или трое гостей, то вина набирается порядочно и редко в таком случае обходится без поголовного пьянства. Обычай этот приходить в гости со своей собственной выпивкой весьма оригинален и не лишен, по-моему, даже остроумия. Предлогом для
пьянства служит у калмыков всякий какой бы то ни было съезд, хотя бы даже деловой, я сам, например, был свидетелем радости попечителя Малодербетовского улуса после того, что съезд улусный обошелся без всяких особых скандалов и пьянства. Особенным и, так сказать, вполне законным поводом к пьянству служит у калмыков свадьба. Тут уже они дают полную волю своей страстишке. Опишу здесь, кстати, наше посещение одной свадьбы. Дело было вскоре после нашего приезда на Амта Бургуста.
В этот день во время обеда хозяину нашему как зайсангу принесли в дар от свадебного пира, проходившего в соседнем хотоне, кусок лошадиной ноги.
Свадьба эта продолжалась уже два дня и должна была кончиться только к следующему утру. Мы, конечно, поинтересовались посмотреть на эту свадьбу и тотчас поехали туда. Пир (хурим) происходил в довольно тесной юрте. Посередине стоял таган над разлаженным костром из коровьего помета (аргасун). Против входа на возвышении сидели, тесно прижавшись друг к другу, невеста с 11—12 подругами. Невеста и одна из подруг были одеты в шелковые парадные платья и богатые лисьи шапки. Остальные подруги разряжены были несколько проще, но тоже в высоких шитых золотом и серебром шапках. Лишь только мы вошли, юрта битком набилась
народом, мужчины разместились на полу вокруг тагана. Мы уселись на почетном месте около возвышенности, устроенной для дам, и первое время
ощущали неприятное чувство, испытываемое каждым, когда он видит, что на него устремлены сотни глаз. Своим приходом мы несколько потревожили
торжество, но скоро все, убедившись в нашем совершенном благодушии, продолжили увеселения.
Первым делом мы преподнесли невесте большой платок с пряниками и леденцами, за что, впрочем, никакой благодарности не удостоились, так как вообще у калмыков благодарности не полагается. В честь нас хозяева откупорили бутылку русской наливки, и мы должны были отведать ее. Начались танцы под звук сначала балалайки, а потом и скрипки. Танцевали мужчины и женщины, отдельно и вместе, но каждый раз не более одной пары. Все танцы состоят в пристукивании каблуками, то слабом, то усиливающемся под такт музыки; при этом плавно поводят руками, растопыренными в разные стороны. Меня чрезвычайно поразил недостаток оживления на лицах танцующих, можно было подумать, что они это делают не для удовольствия, а по обязанности какой-то. Особенно невыразительны
лица у девушек, не знаю, чем это объяснить, излишнею ли скромностью или, быть может, усталостью.
Танцы оживлялись только возгласами присутствующих парней, которые всеми силами старались придать бодрости и веселья танцующим. Танцы сменились песнями. Перед нами стали три молодца с чашками наливки в руках и затянули какую-то унылую песню, своротив рот на сторону и прищурив глаза, точно полусонные. Это должно было означать приглашение выпить. Согласно принятому обычаю, мы должны были выпить поданное вино все до дна.
Нужно было при этом произнести какой-нибудь иерел — благопожелание жениху и невесте, но скудные познания наши в калмыцком языке не позволили нам это. После песни мужчин последовало такое же приглашение со стороны дам, и к ужасу нашему мы должны были осушить еще по полной чарке наливки. Чувствуя, что таким образом до добра не дойдешь, мы решили оставить это пиршество и, поблагодарив любезных хозяев, выбрались из юрты.
На прощание мы подошли к невесте и оделили ее в виде благопожелания несколькими серебряными монетами. Провожать нас высыпала вся юрта, и, среди радостных полупьяных криков собравшегося народа, мы направились восвояси. Любезность калмыков дошла до того, что некоторые из них предложили нам прокатиться верхом на своих лошадях, вместо того чтобы ехать в тряском тарантасе. Я поспешил воспользоваться этим приглашением и мигом доскакал до своего кочевья.
(Продолжение следует)
Фото из интернета