Предлагаемый очерк хранится в личном фонде К. Ф. Голстунского (1831—1899) в Архиве востоковедов Института восточных рукописей РАН. К публикации в «Степных вестях» подготовила научный сотрудник ИВР РАН, к. ф. н. Светлана Сабрукова.
Очерк публикуется с сохранением авторского стиля.
(Продолжение. Начало – «Степные вести» от 8, 12, 20 сентября, 19 октября, 17 ноября 2016 г., 23 марта, 17 мая 2017 г.).
Точно так же и всякое церковное празднество служит у калмыков вполне подходящим предлогом для пьянства. По калмыцким обычаям старшие из духовных по совершении каких-нибудь особо важных обрядов и молитвословий чествуются прихожанами. Им подносятся подарки, состоящие из одежды, денег и съестных припасов и, кроме того, устраиваются угощения, при этом, конечно, напиваются главным образом сами чествующие. Правда, пьянство зато нигде не обставлено такою торжественностью и формализмом, как у калмыков; на каждый случай имеются свои особые освященные обычаем здравицы и благопожелания (иерел).
Во всяких празднествах, торжествах и попойках участие принимают почти исключительно только мужчины, женщины же не участвуют в них не потому, чтобы доступ им был туда запрещен, а просто им некогда бражничать вследствие массы работ по хозяйству. Присутствуют женщины только на праздниках церковных, и тут только мне удалось заметить в них некоторое желание принарядиться и вообще позаботиться о своей наружности, а то я пришел уже, было, к заключению, что кокетство, это качество, свойственное всем женщинам земного шара, совершенно чуждо калмычкам. Действительно, обыденный мужской костюм отличается от женского большею опрятностью и благовидностью, у мужчины даже можно иногда заметить желание пофрантить и порисоваться своею внешностью.
Костюм мужчины состоит из следующего:
Бешмет — кафтан с низко вырезанною грудью и полами, доходящими до колен, делается обыкновенно из синей бумажной материи. Он перетягивается поясом (бÿсÿ), очень часто украшаемым польским серебром.
Шалбур — широкие шаровары, дающие полную возможность сидеть, поджавши ноги, сколько угодно времени.
Килик — сорочка обыкновенного покроя. Задага килик (открытая) носится более стариками с открытым воротом.
Обувь (госун) отличается своею оригинальностью и уродливостью; она явно свидетельствует о том, что калмык очень редко ходит, так как ходить в такой обуви крайне неудобно. Каблуки у калмыцких сапог особенно длинны и как-то совсем подогнуты к подошве. Головной убор (торцок) калмыка состоит из высокой шапки с раструбом, обращенным кверху; делается она обыкновенно из бараньего меха; верх шапки обшивается какой-нибудь цветной материей, очень аккуратно сложенной в складки, наверху маленькая красная кисть (залá). Залá эта изображает «вачир». Она служит особенностью калмыцкого головного убора в отличие от монголов.
Девушки калмычки носят платья из какой-нибудь светлой бумажной материи, талию туго перетягивают кожаным поясом; под платьем они носят нечто вроде лифчиков — жилеты, которые мешают развитию грудей, девушке ходить с развитой грудью считается по калмыцким понятиям верхом неприличия.
Вследствие такого противоестественного стеснения в развитии грудей девушки часто выходят кривобокими, сутуловатыми и с особенно выдающимся животом. Выходя замуж, девушка надевает широкий балахон без всякой талии с широкими рукавами.
Обычный головной убор (халбук) девушек и замужних женщин одинаков; он состоит из высокой круглой шапки, формой несколько походящей на митру. Шапки эти обыкновенно желтого цвета и обиваются кругом синей и красной полосами. Девушки носят распущенными волосы, с макушки идет одна тоненькая косичка, а женщины заплетают их в две косы, причем каждая из них вкладывается в особый мешок (чинберлик) из черной материи; к концу его привязывается небольшое металлическое украшение, несколько похожее на стрелу (токок). Это, кажется, единственная роскошь и излишество, которые позволяют себе женщины в обыденном костюме. Мужчина лет 35, а женщина и до 30 лет иногда получают уже почетный титул «эбуген» — «старик» и «эмэгэн» — «старуха». С этого времени как мужчины, так и женщины начинают носить особые стариковские колпаки (хаджилга), круглый околыш, или опушка их делается из хорошей мерлушки, а возвышающаяся над этим околышем четырехугольная тулья — из желтого сукна. Наверху эта шапка увенчивается еще залá.
Праздничный наряд мужчины отличается от будничного только качеством материала. Бешмет делается из хорошей черной материи, шаровары иногда делают плисовые. Настоящий парадный женский костюм отличается роскошью и богатством всякого рода вышивок, позументов и т. д., таких нарядов, однако, не более двух-трех в степи. Более скромный праздничный наряд женский состоит из шелкового обыкновенно ярко-зеленого или синего цвета, у девушек бывают откидные рукава. Особенною оригинальностью отличается парадная женская шапка, она украшена золотым галуном, околыш этой шапки шьется так, что одна сторона выходит углом вниз, делая как бы уступ, который приходится как раз посередине лба; тулья шапки украшается широкой красной выпушкой. Стоимость полного парадного женского одеяния доходит до 500 р. Нельзя сказать, чтобы оно отличалось безвкусием, напротив, в некоторых костюмах замечается даже желание подобрать подходящие цвета. Только великое обилие позументов и тому подобных тяжеловесных украшений отнимает у носящих костюм до некоторой степени свободу движений.
При выдаче дочери замуж родители непременно стараются сделать ей «тэрлик» и «цэгхдэк». «Тэрлик» надевается прямо на рубашку, рукава и грудь обшиты позументами, воротник очень широкий и высокий. «Цэгхдэк» безрукавка — у ворота такие же украшения, как и у тэрлика, на спине широкий разрез, обшитый позументом. Одеваются женщины в свой парадный наряд очень редко, раза три или четыре в год, только по особо торжественным церковным праздникам.
Калмыки твердо придерживаются русской пословицы, что у праздника не без дурости, и не упускают случая повеселиться по случаю праздника. Только веселья в их жизни мало, незаметно, чтобы они предавались ему всей душой. У калмыков существует довольно большое количество песен, не прочь они и поплясать, но во всем этом видно полное отсутствие оживленности, заметна какая-то придавленность, забитость. Казалось бы, что у вольных сынов степей и песни, и пляски должны быть разудалые, широкие, а на самом деле замечается обратное, пляшут они не на вольном воздухе, не на широком степном раздолье, а толкутся себе на одном месте у тагана. В песнях их не заметно ни удали, ни ухарства.
Из игр калмыков я видел только одну, несколько похожую на нашу игру в бабки (шагалзаху), задачей игры является известным образом вышибить щелчком бабку. Бабки ставятся обыкновенно четырехугольником; посередине ставят одну бабку, которую затем и вышибают из четырехугольника таким образом, чтобы она, ударившись в одну из бабок, рикошетом попала в другую. Успех игры обусловливается, конечно, ловкостью, сноровкой.
Во время моего пребывания в Ульдучине мне случилось присутствовать на целом ряде духовных и светских праздников.
В день моего приезда в хурул происходили какие-то таинственные молитвословия, происходящие раз в несколько лет; на них присутствуют обыкновенно только духовные лица и привилегированные светские лица. Впрочем, нет запрета и простым «черным калмыкам» присутствовать на этих богослужениях, но обыкновенно такая масса богомольцев, что и без них юрта бывает битком набита. Для вящей таинственности молельная юрта окружена даже оградой из решеток «тэрмэ». Ограда эта называется дацаном. Проникнуть на такое богослужение нам положительно не было никакой возможности. В настоящем году в пору совершения этих богослужений Ульдучины посетил профессор Петровско-Разумовской академии Чернявский и, кажется, вошел, было, за священную ограду, но калмыки тотчас попросили его о выходе.
За один день на молельной юрте три раза поднимали флаг, и тотчас же по этому сигналу со всех сторон ползут гэлоны и богомольцы, довольно пестрое зрелище представляло это шествие — духовные в желтых и красных одеяниях, светские мужчины в черных и серых бешметах, женщины в зеленых и синих платьях; смотришь и удивляешься, каким образом вся эта масса людей умещается в юрте, имеющей не более пяти сажен в диаметре. Как мне говорили, на моления каждый раз собираются 223 человека. Можно представить себе удовольствие просидеть, поджавши ноги, в таком спертом воздухе часа 1,5-2. На другой день окончились эти таинственные молебствия; оказывается, что это не какой-нибудь церковный праздник, а просто очистительная молитва, которую прочел по просьбе здешнего владетельного князя Тундутова один знаменитый своей начитанностью бакши. Ученость этого господина, говорят, известна не в одной только калмыцкой степи, он славится даже будто бы в Тибете. Особенно изумительна та легкость, с которой он читает священные тибетские книги, переводит á livre ouvert, читает как по писаному. Часов в 6 вечера началось торжественное приношение благодарности бакше за прочитанные им очистительные молитвы. Об этом торжестве «хурим» я имел уже случай упомянуть раньше. Все светские здесь присутствующие власти собрались в юрте главного здешнего заправилы Бэмбэ гелюна, управляющего аймаком вместо своего неспособного брата зайсанга. Отсюда они направились к молельне с приношениями мяса, арки и одежд; к процессии мало-помалу присоединялись духовные лица, спешившие со всех сторон хурула к главной большой юрте. Впереди всех шел князь с теткой своей княгиней, за ними следовала толпа зайсангов и духовных. Господин Кутузов сначала сказал, что мне можно будет смотреть на процессию, но потом прислал нарочного с просьбой не подходить близко. Поэтому я не мог хорошо рассмотреть, как все дело было; видел только, что масса народа направляется к юрте бакши; он вышел оттуда и произнес, по-видимому, какую-то речь, затем все направились к молельне. Впереди прислужники несли корыта с бараньим мясом (шолюном) и ведра арки; высшие духовные и светские лица вошли в юрту, низшие чины духовенства и черный народ остались снаружи. Всякий из этих несчастливцев, которым не удалось попасть внутрь юрты, старался хоть через щелку «тэрмэ» рассмотреть, что такое там внутри делается. Целая масса красных фигур облепила большую юрту со всех сторон, всякий лез через голову другого, сидели друг на дружке. Началась в юрте трапеза, остатки бакша, по существующему обычаю, велел выслать народу. Нужно было видеть, с каким остервенением набросились стоявшие у входа юрты на эти дары, освященные благословением самого бакши. Я очень сожалел, что не мог посмотреть, каким образом справлялись с этой толпой раздававшие священную пищу. Все, которым удалось добыть себе кусок мяса, тотчас поспешно съедали его и остатками жира вымазывали себе лицо и волосы. Церемония в молельной юрте продолжалась довольно долго, издали я услышал даже, что там начали что-то петь хором, не вытерпел и подошел, было, поближе, на расстояние сажен 20. Тотчас же меня, однако, заметили гэлоны и доложили князю; тот выслал мне прислужника с просьбой отойти подальше, и я должен был с великой досадой удалиться. Подивился я, в самом деле, фанатизму и глупому упрямству господ гэлонов, а еще более их князя, человека, по-видимому, развитого, в настоящее время слушающего даже курс в СПб. университете. Часов около восьми процессия, наконец, потянулась обратно из молельни к юрте бакши. Опять явились на сцену барабаны, трубы и вообще весь прелестный буддийский оркестр. С пением священных гимнов и оглушительной музыкой проводили бакши домой и затем начали расходиться.
(Окончание следует)
Фото из интернета