Предлагаемый очерк хранится в личном фонде К. Ф. Голстунского (1831—1899) в Архиве востоковедов Института восточных рукописей РАН. К публикации в «Степных вестях» подготовила научный сотрудник ИВР РАН, к. ф. н. Светлана Сабрукова.
Очерк публикуется с сохранением авторского стиля
(продолжение, начало «Степные вести» от 8, 12, 20 сентября, 19 октября, 17 ноября 2016 г., 23 марта, 17 мая, 8 июня 2017 г.).
На следующий день был праздник в хуруле. Уже с утра заметно было какое-то особенное, небывалое стечение народа: с разных сторон подъезжали телеги с калмыками из соседних хотонов, среди богомольцев особенно много было женщин, и все они были разряжены в праздничные наряды, в высоких парадных шапках. В 5 ч. дня начался церковный праздник, носящий название Шютэн гэгни. Еще с утра на просторном месте в середине хурула поставлен был высокий, сажени в три, щит из множества ковров, сшитых вместе и прикрепленных в виде паруса к двум столбам. По обычному сигналу, т. е. звукам священной раковины, духовные лица начали собираться у всех здешних сюмэ. С разных сторон стали подходить к сюмэ и приехавшие на праздник калмыки. Вслед за сим из всех сюмэ вынесли бурханов, числом четыре, а также длинный ящик, в котором положен был новый бурхан, писанный одним местным художником гэлоном (цзурачи) на громадном
шелковом полотнище. Появилась масса разноцветных знамен «чимэк» и музыкальных инструментов. На расстоянии сажен двух от щита, на южной стороне от него приготовлен был «такимийн ширэ» на котором установлены были все бурханы, вынесенные из сюмэ, перед ними поставлены были обыкновенные чашечки, в которые кладутся жертвоприношения. Отступя от этого «такимийн ширэ» на 8-10 сажен, поставлено было седалище для совершавшего здесь торжественные молебствия бакши, который должен был отслужить праздничное богослужение; несколько правее устроено было другое подобное же седалище, на котором поставлен был ковчег с прахом старого весьма чтимого здесь бакши. Между «такимийн ширэ» и троном, устроенным для бакши, были разложены ковры и маты для духовенства. Непосредственно за седалищем бакши положены были ковры для привилегированных светских особ. Духовные, несшие музыкальные инструменты и «чимэк», стали несколько левее от седалища бакши.
Расставив все священные принадлежности, духовные стали кругом их в ожидании прихода бакши. Все это время князь и княгиня с толпою зайсангов
двинулись к юрте этого последнего, тот вышел к ним навстречу и благословил. Бакши этот очень представительный на вид высокий мужчина, еще не старый, с выразительным, несколько измученным, как мне показалось, лицом. Калмыцкого типа в нем совсем незаметно. Одет он был в
обыкновенную «номту дэвэл» желтого цвета, на голове у него была шапка, употребляемая при богослужении Докшит (оботай). Все оказывают ему чуть
не божеские почести, стараются прикоснуться к его одежде, над головой постоянно один из младших духовных держит зонтик. Когда он подошел к месту богослужения, начали поднимать на устроенный щит нового бурхана Личжи Дорчжи; когда сняли с него особую предохранительную занавеску из зеленой шелковой материи, народ воздал тройное поклонение святыне.
Началось богослужение. Духовные числом 150-200 уселись перед бурханом на разложенных матах и коврах, образовав собою правильную трапецию, в
основании этой трапеции сел бакши, окруженный высшим духовенством. Богослужение состояло, по обыкновению, из чтения вполголоса тибетских молитв, прерываемых по временам пением; музыка отсутствовала; после раздачи аршана (святой воды) начался сбор денег с богомольцев. Собирали большей частью молодые манчжики, которых было человек 10—15, причем собиравшие не обходили присутствующих стройной процессией, а шныряли во всей толпе. Собирали деньги они не в голую руку, а обертывали ее для этого в «оркимчи». Все приношения сдавались одному из гэлонов, который клал их на столик, стоявший перед сиденьем бакши. На этом столике скоро образовалась порядочная кучка, рублей 75-100. Моления продолжались часа 1,5; духовные все время сидели на своих матах, светские богомольцы трижды совершили обхождение вокруг бурхана. Во время богослужения обыкновенная раздача чая.
По окончании службы бурхана спустили со щита, и снова, в том же порядке, процессия двинулась по всем сюмэ, занося в каждую взятых оттуда бурханов. Под конец с земными поклонами проводили и бакши до его юрты. Торжественная процессия, во время которой бурханы были отнесены обратно по сюмэ, двигалась в том же направлении, в каком обходили
вокруг бурхана светские богомольцы во время богослужения; процессия обогнула бурхана с левой стороны и прошла по всем сюмэ. В каждое сюмэ вносили вынесенных оттуда бурханов. Бакши в это время произносил краткую молитву и совершал троекратно поклон.
Процессия сопровождалась оглушительной музыкой. Участвовали в хоре на этот раз и светские, все наперекор старались поиграть на котором- нибудь из инструментов. Богомольцы чуть не дрались между собой. Особенность богослужения в этот день состояла в том, что бакши приносил жертву. Перед бакши, как я уже упоминал, стоял столик, покрытый белой скатертью; на столике этом стоял серебряный сосуд, похожий на кофейник, с водой и серебряное зеркало с ручкой на задней стороне, тут же на столе небольшая тарелка и два-три белых платка. В начале богослужения бакши лил воду из серебряного сосуда на зеркало, освящая ее, таким образом, через соприкосновение с отражением лика божества; вода стекала с зеркала на тарелку, и с тарелки он сливал ее обратно в сосуд; операцию эту бакши проделал несколько раз. Когда были собраны деньги, то часть их (кроме бумажек) бакши положил на тарелку и начал обсыпать понемногу семенами
(какими именно, я хорошо не разглядел); во время этого обсыпания бакши несколько раз подбрасывал зерно вверх, делая это с помощью одних пальцев, а не руками, будто щелкал пальцами. Это священнодействие сопровождались соответствующими молитвами, прерываемыми по временам пением присутствующих духовных и звоном священных колокольчиков. В конце богослужения один из духовных обошел присутствующих и раздавал из серебряного сосуда аршан (святую воду). Тарелку же с деньгами, обсыпанными семенами, обвязали в один из платков и поставили на «такимийн ширэ» перед бурханом.
Процессия, которой завершилось сегодня торжественное богослужение, окончилась в 8 часов, богомольцы начали расходиться. Но по кумирням все
еще продолжалось богослужение, по крайней мере, часов до 10 вечера там раздавались звуки священного оркестра.
В тот же день я присутствовал на происходивших здесь скачках и борьбе. Часов в 5 выехали из хурула версты за две, здесь, на совершенно ровной
площадке, очерчен был круг в три версты, на котором и должны были происходить скачки. Круг этот был намечен деревянными шестами сажени в 1,5 вышиной. На различных пунктах круга были расставлены конные сторожа, которые и должны были наблюдать за правильностью скачки. У ристалища поставлены были две юрты, одна для князя и вообще светских особ, другая же для духовенства. У последней сел бакши, окруженный сотней духовенства, рядом сели князь с княгиней и зайсанги, в почтительном отдалении стоял народ.
Один бакши сидел в шапке, все же прочие, несмотря на палящую жару, сидели на коленях с обнаженными головами; я присел к зайсангам. Скакало
всего 26 лошадей на дистанции 18 верст. Эта огромная, по нашим понятиям, дистанция, по-калмыцки выходит еще слишком малой. Здесь скачки обыкновенно бывают в 21—24 версты. У старта выстроилось шесть калмыков с шестами, на которых повязаны были белые платки. Пришедший первым хватал шест из рук калмыка, стоявшего первым по направлению скачки, пришедший вторым — у второго и так далее. Быстроту лошади выказали изумительную, первая пришла в 29 л. 15 с. (трехлетка кобыла одного зайсанга, племянника Дондукова). Призов всего было 6, первый в
100 руб., последний — в 12. Призовые деньги составились из складчины, каждая подписная лошадь вносила по 10 руб., получившая раньше на прежних скачках призы — 20 руб. По окончании скачки победители несколько раз проехались перед зрителями, знатоки любовались на невзрачных с виду лошадей. Каждый из победивших ездоков подходил сначала к бакши, клал перед ним три земных поклона и получал несколько рублей на чай. Ту же церемонию проделывал он перед князем, который и выдавал ему приз также с приличным от себя прибавлением. Бакши произнес по поводу удавшихся скачек приличное пожелание, благоговейно прослушанное всеми присутствующими. Откупорили несколько бутылок водки, наш зайсанг г. Кутузов, по требованию бакши, произнес краткий иерел и совершил подношение Будде. Один из младших зайсангов поднес
стакан г. Кутузову, г. Кутузов, держа стакан правой рукой, левой сорвал стебелек травы и обмакнул его в вино, при этом он произнес иерел: «Дай бог и на следующий год совершить такое торжество, чтобы все люди были живы, здоровы и чтобы с каждым годом быстрота лошадей более и более увеличивалась». Этот же стакан поднес бакши с коленопреклонением другой младший зайсанг; бакши пригубил и передал другим высшим духовным.
После скачек происходила борьба. Выходили по очереди на арену три пары борцов; для борьбы они снимали все одежды, оставались только в высоко, до
пояса, подобранных штанах. Борцы старались прежде всего половчее охватить противника, сам процесс борьбы длился менее времени, чем приготовления к ней. Противники долго стояли друг против друга с согнутым вперед корпусом и протянутыми руками. Зрители принимали живейшее участие в борьбе, выражая одобрение победителям и порицание побежденным. Одним из состязавшихся явился, к моему удивлению, даже духовный. Его, впрочем, к общему, по-видимому, удовольствию, простой черный калмык одолел. Победители обходили высших духовных и зайсангов, каждый давал им мелких денег по желанию: определенных призов не было назначено. После борьбы опять пошла выпивка, только с большими церемониями, йерел произносил на этот раз зайсанг Дондуков, затем все зайсанги стали в ряд перед бакши и пропели ему пригласительную песнь
выпить. Эту пригласительную песнь я имел уже случай слышать раньше на свадьбе.
В противоположность другим калмыцким песням, отличающимся некоторою мелодичностью и легко поддающимся разделениям на такты, эта песнь
отличается именно полным отсутствием всякой мелодии, большую часть ее не понять, а кое-что кричат со всеми, чрезвычайно характерным является внезапное понижение голоса, похожее на тирольское «jodeln». Казалось бы, что, по самому характеру песни, вроде застольной, она должна быть веселой,
разудалой, между тем напев самый грустный, да и лица поющих при этом самые печальные, чуть не плачущие. Вино поднесла бакши с коленопреклонением сама княгиня. Официальная часть празднества этим и закончилась, бакши встал, благословил народ и отправился домой. Тут началась настоящая выпивка, пошел йерел за йерелом, часам к одиннадцати я вернулся к себе в юрту.
По поводу всех этих празднеств в Ульдучинском хуруле было сборище калмыцкой аристократии Малодербетовского улуса. Здесь я имел случай познакомиться с владетелем здешнего улуса князем Тундутовым, теткой его княгиней Дугаровой и целой толпой зайсангов, начиная от крупных и богатых и кончая мелкими. Князь Тундутов произвел на меня самое благоприятное впечатление. Несмотря на свою кажущуюся тщедушность, человек этот отличается большим тактом и умением управлять своим народом, почему пользуется, по-видимому, большим авторитетом среди него. Мне случилось присутствовать при разговоре князя с зайсангами и простым черным народом; всегда меня при этом поражали его находчивость и здравый смысл; он умеет ясно и с видом какой-то напускной наивности обобщать и очерчивать положение дела. Под этой личиной наивности скрывается в нем достаточное количество лицемерия, коварства.
Княгиня Дугарова прекрасная женщина, по-видимому, довольно образованная, порядочно говорит по-русски, имеет некоторые претензии на красоту и хочет еще нравиться, несмотря на свои 45-50 лет. Как всякая одинокая пожилая женщина, любит окружать себя хорошенькими молодыми лицами и держит двух прелестных девушек; несмотря на калмыцкий тип, они производят впечатление настоящих красавиц с большими выразительными глазами и роскошными волосами.
В среде зайсангов здешних выдающееся место занимают спутник наш г. Кутузов и Дондуков. Этот последний, кажется, очень гордится своим чином,
носит всегда форменную фуражку. Рассказывая о своем пребывании в Петербурге, он уверяет своих слушателей, что вхож ко всем министрам, бывает у них запросто.
Другие зайсанги здешние не отличаются такими особенными качествами и вообще мало чем выделяются из среды прочих «черных калмыков», разве тем только, что носят огромные серьги в левом ухе, толстые медные цепи с коронационными жетонами, да позволяют себе отрыгивать всюду и везде громче простых смертных. Такой господин ходит всегда в сопровождении своего прислужника кетчи, единственная обязанность которого — это набивать трубку своего хозяина и долизывать его кушанья. Это долизывать совершается у калмыков артистически: все жидкое — кумыс, чай и шюлюн (бульон) пьется здесь, как я уже говорил, из особенных сосудов «ага», эти-то «аги» и долизываются с особенным искусством прислужниками-калмыками языком, с помощью большого пальца, в вымазанную таким способом чашку тотчас же наливается опять порция и подается другому лицу.
(окончание следует)
Фото из интернета