Предлагаемый очерк хранится в личном фонде К. Ф. Голстунского (1831—1899) в Архиве востоковедов Института восточных рукописей РАН. К публикации в «Степных вестях» подготовила научный сотрудник ИВР РАН, к. ф. н. Светлана Сабрукова.
Очерк публикуется с сохранением авторского стиля
(окончание, начало «Степные вести» от 8, 12, 20 сентября, 19 октября, 17 ноября 2016 г., 23 марта, 17 мая, 8 июня, 8 августа 2017 г.).
За эту же поездку в Ульдучин мне удалось составить себе кое-какое представление об отношениях между различными элементами населения калмыцких степей Астраханской губернии. Калмыцкая степь и калмыки находятся во владении Министерства государственного имущества, управляются улусными попечителями и заведующими, которые находятся под начальством главного попечителя в Астрахани. Весь этот штат управления есть, так сказать, русско-калмыцкое начальство. Кроме этой русской власти у калмыков имеются свои нойоны и зайсанги, от которых они находятся в личной крепостной зависимости и платят им известную подать
(албан). Это уже туземное калмыцкое начальство. Территория, занимаемая степью, лежит в пределах Черноярского уезда и потому русские поселения в
степи управляются уездным начальством. От такого обилия начальства в одной и той же местности происходит всегда путаница.
Отношение уездного начальства к русскому калмыцкому можно, по крайней мере, уяснить себе; они, так сказать, друг друга не касаются и ведут каждый свое дело, переписываясь, в случаях надобности, через высшее начальство. Что я, однако, никак не мог себе хорошенько уяснить, это отношения русских калмыцких начальников к туземным нойонам и зайсангам.
Официально эти калмыцкие власти в глазах русского начальства не должны иметь никакого значения; они официально не служат даже представителями своего народа, с которыми, как с посредниками, могли бы иметь дело русские попечители и управляющие улусами. На практике, однако, такое
игнорирование, вероятно, немыслимо ввиду авторитетности и влияния, которым пользуются эти власти в своем народе. Еще более запутанны отношения между калмыцким и русским населением края.
Различные начальства, различная система управления, наконец, диаметральная противоположность интересов ставят эти два элемента населения в отношения более чем странные друг к другу. Между русскими поселенцами и калмыками идут постоянные препирательства и борьба. В убытке от этих недоразумений остаются, конечно, простые, черные
калмыки, по той простой причине, что на бедного Макара всегда шишки валятся. Валятся эти шишки и со стороны их же собственных зайсангов, со стороны русского калмыцкого начальства и, наконец, со стороны наших русских мужиков, которые, пользуясь покровительством своего начальства, бесцеремонно запускают свои лапы в калмыцкие карманы.
Злоупотребления зайсангов самые разнородные. Для того, чтобы получить разрешение пасти скот на калмыцкой земле, крестьяне должны заключить соглашение с Главным управлением калмыцким народом. Это последнее, по получении согласия от местного калмыцкого общества, допускает на паству известное количество голов скота с платой за крупный рогатый скот по 30 коп., а за мелкий — по 20 коп. в шесть месяцев с головы. Деньги, взимаемые таким образом, идут на пополнение общественного калмыцкого капитала, для получения согласия от местного калмыцкого общества нужно его, конечно, раньше задобрить, но от этих задабриваний, приобретших, так сказать, уже полное право гражданства, общество, в сущности, ничего не получает, все они идут в карманы местных заправил. Кроме того, случаются и следующие курьезы: в главное управление, например, посылается прошение о допущении на паству 1000 голов скота, на самом же деле допускаются четыре или пять тысяч, деньги за необъявленный скот идут, конечно, в руки тех же зайсангов. Случается также, что зайсанги, например, отчуждают калмыцкие земли крестьянам, чего они по закону ни в коем случае не имеют права делать. Закон, как оказывается, обходить чрезвычайно легко. Земля de jure продолжает оставаться калмыцкой, крестьяне же являются будто бы калмыцкими вольными наемниками. Уличить преступника в этом случае чрезвычайно трудно, почти невозможно, в случае возникновения какого-либо дела свидетелями являются, конечно, те же крестьяне, которые, конечно в своих же интересах, показывают, что они служат у калмыков по найму, сеют его семена и т. д., а работают, меж тем, совершенно самостоятельно, на свой собственный счет и страх. За последнее время злоупотребления эти в южной части Малодербетовского улуса достигли таких размеров, что калмыки, нигде не находя управы на своих притеснителей, стали прибегать к самосуду, решили сами разделываться
со своими врагами, зайсангами и русскими крестьянами. В здешнего заправилу, исполняющего обязанность зайсанга, бэмбэ гэлона, уже два раза стреляли; на днях произошло убийство калмыками русского за потраву.
Несколько познакомиться с представителем здешнего русского начальства над калмыками мне случилось в первый же день моего приезда в Ульдучин.
В этот день нас почтили своим посещением приехавшие сюда по следственному делу заведующий южной частью Малодербетовского улуса и врач. Русские чиновники путешествуют по степи с большим удобством: за две станции выставляются подставы, два казака скачут спереди, два позади; издали можно подумать, по крайней мере генерал-адъютант едет. Особенно типичным оказался доктор, он, кажется, несколько был выпившим и потому, как говорится, зарапортовался. Прежде всего счел долгом распространиться о заслугах своих, особой старательности, с которой он учит и просвещает своих фельдшеров и выписывает лекарства. В это время зашел к нам в юрту князь Тундутов. Доктор наш воспользовался этим случаем, чтобы завести
разговор о дозволении ему устроить вольную продажу лекарств. Дело в том, что он считается врачом калмыков, содержится на их средства и потому обязан отпускать безвозмездно лекарства одним только калмыкам. К нему между тем обращается масса русских из сел, так как на весь уезд здесь имеется один русский врач, живущий за 300 верст в Черном Яре. Эти русские пациенты и составляют некоторым образом частную практику и доходную статью калмыцкого доктора. Пока это лечение русских практиковалось келейно, не все, конечно, знали об этом, и пациентов являлось сравнительно мало. Так вот доктор хлопочет совершенно откровенно, чтобы ему на
калмыцкие денежки разрешено было устроить открытую продажу лекарств русским крестьянам, с тем, что на вырученные в виде прибыли деньги он обязуется увеличить имеющуюся у него аптеку. Если бы это было ему дозволено, то, конечно, калмыки за свои же деньги остались бы без лекарств, так как все они ушли бы на потребу платящих русских пациентов. Главным образом меня удивляет бесцеремонность, с которой такие предложения делаются интеллигентными людьми под маской полнейшей законности и даже благотворительности. Приехали эти господа по довольно темному делу: убит был русский калмыками за потраву на калмыцкой земле, такие вещи, как оказывается, здесь не редкость — самосуд калмыков является необходимым следствием продажности наших чиновников, за 20—30 коп. с
головы чиновники дозволяют крестьянам пасти скот на калмыцкой земле. Калмыки по-настоящему во всех случаях недоразумений с русскими должны обращаться с жалобами к своим чиновникам, те, заполучив с крестьян денежки, конечно, и ухом не ведут. Дела здесь творятся, одним словом, темные и некрасивые, очень плохо рекомендующие наших русских чиновников. Впрочем, и неудивительно, если такие вещи до сих пор мыслимы: на должности попечителей улусов и их помощников иногда назначаются такие почтенные личности, как бывший буфетчик с Самолетских пароходов. Теперь во всем управлении калмыцким народом состоят только два человека с университетским образованием. С одним из них, попечителем Малодербетовского улуса г. Хлебниковым, я имел случай познакомиться. Обе эти личности справедливо пользуются любовью и уважением калмыков, и если бы таких людей здесь было больше, то, конечно, безобразия вроде тех, о которых я упоминал, были бы немыслимы. Отчего бы, мне кажется, не назначить на должности попечителей и помощников их окончивших курс на Восточном факультете как людей с университетским образованием и притом несколько знакомых с калмыцким языком; они, мне кажется, более всего подходили бы к этим должностям. Я убежден, что на факультете нашлось бы достаточно охотников на места помощников попечителей с содержанием в 800—1000 рублей, лишь бы русских, калмыцких чиновников и туземных властей, однако еще полбеды,
именно потому, что они злоупотребления и, как таковые, могут быть, следовательно, устранены тем или другим способом. Гораздо важнее
те недоразумения, которые происходят от столкновения 2 различных элементов населения края — русского и калмыцкого. Недоразумения эти, тяжелее всяких злоупотреблений русских чиновников и грабительства туземных владельцев, отзываются на участи калмыков. Особенно печальны они потому, что устранить их решительно невозможно без активного содействия самих угнетаемых; ждать же такого содействия от ленивого, неповоротливого народа положительно невозможно.
Как калмыки, так и русские поселенцы в Астраханской губернии занимаются одним и тем же промыслом — скотоводством. Для скотоводства, как известно, требуется возможно большее пространство земли, вследствие споров из-за земли и происходят главным образом все недоразумения между калмыками и русскими. Уладить их, при настоящем положении дела, немыслимо уже по одному тому, что русским отведено земли для пастьбы скота сравнительно меньше, чем калмыкам, между тем как число скота у русских постепенно увеличивается, у калмыков же прогрессивно уменьшается. Явление это объясняется тем, что все нужные в хозяйстве вещи покупают у русских, платя им при этом не деньгами, которых у них нет, а скотом. Цены на скот доведены поэтому русскими эксплуататорами до невозможных минимумов. Часто случается, что калмык за 10 рублей долга отдает корову, а за 35-40 рублей — хорошего верблюда. Другая причина понижения цен на скот и постепенного перехода в руки русских крестьян лежит в хронической бескормице, от которой зимой страдают калмыцкие стада. Виновниками же этой бескормицы являются сами же калмыки.
Был, например, верстах в восьми от нашей стоянки в Амта Бургуста прекрасный сенокос, калмыки вместо того чтобы пользоваться им и заготавливать себе корм на зиму, продали весь сенокос за бесценок киселевским крестьянам. Главным мотивом здесь является лень — просто неохота самим косить свое сено. Такие распродажи сенокосов на корню случаются у калмыков сплошь и рядом. По словам крестьян, на калмыцкой земле вполне достаточно сенокосов для того, чтобы обеспечить зимнее продовольствие скота; при разумном ведении хозяйства, калмыки могли бы даже сделать из сена доходную статью. Русские поселенцы при постоянном увеличении своих стад прибегают к всевозможным уловкам, чтобы тем или другим путем доставить скоту своему корм. О некоторых случаях потрав на калмыцких землях я имел случай упоминать, когда говорил о злоупотреблениях, допускаемых чиновниками и местными калмыцкими властями, кроме этих потрав, бывают еще случаи прямого захвата земель
калмыцких и самовольного поселения на них русских крестьян. Делается это крестьянами с помощью подкупа местных калмыцких обществ. В случае раскрытия факта такого самовольного поселения следует требование со стороны главного управления калмыцким народом об уничтожении поселка и удалении русских. На это требование русские поселенцы отвечают прошением, в котором указывают на безвыходность своего положения в случае уничтожения поселка и недостаточность места для пастьбы скота.
Прошения эти обыкновенно принимаются во внимание, и новые поселенцы оставляются, не в пример прочим, в покое. Пример такой безнаказанности, конечно, заразителен, а потому захваты такие совершаются нередко. Устранить такие анормальные отношения между русскими и калмыками можно только коренными изменениями в быте как тех, так и других, о которых говорить здесь, впрочем, не место.
Фото из интернета