В эти дни в Элисте проходят мероприятия, посвященные 80-летнему юбилею Народного поэта Калмыкии Владимира Нурова, с произведениями которого хорошо знакомо старшее поколение. Читают стихи и прозу Владимира Дорджиевича и школьники, студенты.
О пути в большую поэзию, своих наставниках Владимир Нуров рассказал на одной из встреч с учащимися средних школ №2,3,12, Русской национальной гимназии имени Преподобного Сергия Радонежского, педагогического колледжа имени Х.Б. Канукова. 
Мы записали вопросы юношей и девушек поэту и его ответы, после мероприятия поговорили с юбиляром.
– Владимир Дорджиевич, что для вас эта дата – 80 лет?
– 80 лет – преклонный возраст, немалые годы, – улыбнулся он. – За это время вроде что-то уже сделано, а все-таки хочется еще творить, и я каждый день тружусь потихоньку.
Пушкин говорил, что года к суровой прозе клонят. Несколько лет назад я написал на родном языке роман «Белобородый старец». В 1929-1930 годы людей раскулачивали, в том числе калмыков, которые попали в Омскую область. В годы войны они встретились там с депортированными земляками. Об этом мне рассказал журналист Андрей Эрдниев, чьи дедушка и бабушка в довоенные годы были высланы в Сибирь. В моей же повести один из героев вместо брата раскулаченного поехал в тот далекий край. Он был гелюнгом, а 30-м году хурулы расформировывались, и один человек ему посоветовал – уезжай. Он отправился в Сибирь, где построил дом, женился.
Роман опубликовали в журнале «Теегин герл», позже я написал повесть о детстве, о том, как мы попали с матерью в Омскую область, в тайгу, как мы жили, как я учился, дружил с ровесниками.
Сейчас работаю над повестью о судьбе калмычки. По пути в Сибирь на одной из станций она потеряла сына, муж погиб, защищая Сталинград. На лесоповале на эту женщину падает дерево, она получает страшное увечье и медленно умирает…
«Сибирская метель в душе моей звучит симфонией Бетховена ночами», – это строчка из моего стихотворения «Симфония души». Помню, когда учился в средних классах, в бараке, где мы жили, я услышал, как кто-то зовет на помощь. В неотапливаемой комнате от голода и холода умирала женщина. Когда я вбежал, она попросила согреть воды и дать ей чаю. Я принес дрова, растопил печь и вскипятил в алюминиевой кружке воду. Она благословила меня. Оказывается, эта женщина знала моего отца, работавшего до войны учителем, деда, бабушку. Напоив ее горячим, я помчался в школу, пообещав, что после занятий обязательно приду. Но вечером, когда окончились уроки, ее уже не было, она умерла. Ее положили в сугроб, потому что земля промерзла на метр в глубину, и у людей не было сил копать. Так всех хоронили зимой, а весной, когда снег таял, собаки по селу таскали руки и ноги. Страшная картина. Старики собирались и предавали земле останки. Вот об этом повесть, которую скоро хочу завершить.
– А как Вы пришли в поэзию?
– Я не Пушкин, который чуть ли не с рождения писал стихи. Пришел в поэзию поздно, осознанно, лет в восемнадцать, когда учился в педагогическом училище в Черкесске, 
где были образованы три калмыцкие группы. На наше счастье, калмыцкий язык и литературу здесь преподавал Анатолий Шалхакович Кичиков, ставший затем профессором, ученым с мировым именем. Он хорошо знал историю, культуру нашего народа и передавал нам эти знания. Мы выпускали на родном языке стенгазету «Молодой учитель», я был редактором, художником – Андрей Митиров, впоследствии – крупный ученый – историк. Статьи готовили Василий Кирюхаев, который позже трудился в газете «Хальмг Унн», и мой друг Николай Андреев.
– Если была возможность начать жизнь сначала, вы прошли бы тот же путь?
– Да, совершенно не сомневаясь, я выбрал бы его, потому что все эти 80 лет, мои детство, юность неповторимы. Были трудности, холод, голод, но я прошел этот путь достойно, не уронив чести.
– Есть ли у вас любимая тема?
– Жизнь разнообразна. И дуновение ветра, и полет птицы, и улыбка человека – все это поэзия, поэтому я не могу сказать, что я поэт той или иной темы.
– Кого считаете своим учителем, наставником?
– Назвать одного человека, сказав, что он мой учитель, было бы нечестно. Наставником для меня останется первая учительница Татьяна Кирилловна, которая не дала умереть от голода и научила русскому языку. Для меня учителем был и Санджи Дорджиев, работавший конюхом в Сибири – он дал нам ведро овса. Учителем является Анатолий Шалхакович Кичиков, раскрывший нам великое богатство – калмыцкий язык.
Когда пришел в поэзию, моими наставниками были такие корифеи, как Санджи Каляев, Константин Эрендженов, Басанг Дорджиев, Лиджи Инджиев, самым авторитетным из них был Давид Кугультинов. Первые стихи сочинил, подражая ему, восторгаясь богатством его языка, образности, философской глубиной его произведений.
…Дело в том, что никто не может научить тебя писать стихи, никто не может сделать тебя поэтом, если ты с материнским молоком не вобрал в себя красоту родного языка, сказок, легенд и песен. Для меня в большей степени и степь была учителем.
Вот некоторые говорят: «Лев Николаевич мой учитель». Для меня, прежде всего, Александр Сергеевич является учителем. И не только для меня, для каждого ученика. Когда я впервые прочел «Слух обо мне пройдет по всей Руси
великой, и назовет меня всяк сущий в ней язык, и гордый внук славян, и финн, и ныне дикой тунгус, и друг степей калмык», я подумал, что Пушкин – калмыцкий поэт, потому что знает историю моего народа. И когда учился в школе, любил декламировать его стихи в сельском клубе. Однажды на Первомай, а это было в 1949-1950 годах, стоя на сцене, увидел, что пацаны, сидящие в первых рядах, показывают на меня и хохочут. Я прочитал стихи и осмотрел себя. Оказалось, что они потешались над тем, как на брюках пришиты пуговицы. Мать пришила почему-то их снаружи и образовалась гармошка. После этого случая долго не мог выйти на сцену, стеснялся. Вспоминая об этом, прошу, особенно молодых – будьте внимательны друг к другу, не подчеркивайте недостатки, обращайте внимание на положительные стороны человека, хвалите: как ты хорошо поёшь, рисуешь, мастеришь, готовишь пищу… Вот на что надо обращать внимание, а не на то, в каких брюках пришел. Это второстепенное, самое главное – человек, какой он и что несет в себе.
Расул Гамзатов говорил: я пришел в этот мир, чтобы завоевать континенты. Можно не ставить такие большие цели. Будьте внимательны к окружающим, обращайте внимание на талант, умения человека, трудолюбие, тогда будете настоящими людьми.
– Расскажите о своей матери.
– Почти с рождения я воспитывался у бабушки, и когда нас выселяли в 1943-м году, думал, что она – моя мама. И только тогда, когда я расстался с ней (она осталась в Тюменской области, а нас с мамой отправили в Омскую область), я понял, что моя 
мама – Ялла, старшая дочь бабушки. Она была удивительным человеком, стойко переносила трудности, никогда не жаловалась на судьбу. Не говорила о том, что мы бедные, жила и радовалась тому, что есть. Не знала, что такое сплетни, ни о ком не отзывалась плохо, всегда старалась кому-нибудь помочь, поэтому, наверное, долго прожила. Вообще мы с матерью в Сибири должны были умереть, потому что она заболела лихорадкой. В это страшное время меня поддержала учительница. В первом классе я часто ходил в школу голодным, и она это заметила. Под любым предлогом она звала к себе домой, и мы варили обед, а после готовились к завтрашним урокам. О ней мое стихотворение:
Когда жива твоя родная мать,
Звать матерью другую не грешно ли!
Но как иначе мне её назвать –
Ту русскую учительницу в школе?
Что я от голода угаснуть мог,
Заметила она. И, по головке гладя,
Меня спасти придумала предлог:
Мол, помоги мне донести тетради.
А дома, награждая за труды,
Подвинет мне горячую картошку…
И я от голода и от беды
Оттаивал, смелея понемножку.
А чуть позднее Пушкин – чудодей
Стихами влёк меня к её порогу…
…Свет сердца русской матери моей
Поныне озаряет мне дорогу.
– …и о семье.
– Женился в 1965 году, будучи студентом третьего курса Калмыцкого педагогического института. С Лидией Шургаевной мы дружили несколько лет, за это время я окончил педагогическое училище, проработал год учителем, отслужил в армии. Она училась в вузе в Ставрополе. Дождалась меня, другая могла и не дождаться.
У нас родились две прекрасные девочки. Герля – художник, окончила Суриковскую академию. Талантливый человек, у нее тоже поэзия, ведь если в рисунках нет глубокого содержания, они ничего не стоят. Вторая дочь – историк по образованию, у нее трое детей.
Моему старшему внуку 26 лет, он окончил академию экономики, работает, второй внук учится в седьмом классе, младшей Даяне шесть лет.
У Герли дочь Намджил, это очень необычное имя, в честь буддийской богини, переводится на русский язык как всепобеждающая. Так что она – девочка с характером.
Я учусь у детей многому. Наблюдая за старшим внуком, вижу в нем себя молодого.
– Что бы Вы пожелали детям, подросткам?
– Человек приходит в этот мир, имея какое-либо предназначение, он должен нести дальше эстафету, которую ему передали родители, бабушка, дедушка, – частицу крови, таланта, труда. В юности я удивлялся, прочитав у Есенина: «У меня душа болела». Я думал: как может у семнадцатилетнего человека болеть душа? Оказывается, может, потому что переживаешь не за себя, а за родных.
– Что Вам ближе – поэзия или проза?
– Поэзия, конечно, выше стоит прозы, так считается с пушкинских времен. Но с годами проникаюсь мыслью, что хорошая проза нисколько не уступает поэзии, и в прозаические произведения стараюсь внести поэтическую струну, при этом вспоминая фразу калмыцкого внука Ульянова о том, что лучше меньше, да лучше.
С каждым годом требования к себе повышаются. Меня многие молодые не любят, потому что я требую качество, а не просто для макулатуры писать.
– Какое событие можете назвать самым счастливым?
– Их было много. Самая большая радость – когда в 1957-м году по радио передали песню в исполнении Улан Барбаевны Лиджиевой. Мы стояли у репродукторов и плакали от счастья.
Радовался, когда поступил в педагогическое училище, чувствуя себя в тот момент чуть ли не Макаренко. В Сибири я работал лесорубом, трактористом; приехав в Калмыкию, вначале пас овец, а потом через три года без подготовки сдал вступительные экзамены в Черкесске, причем устные – русский и литературу – на пятерку.
Ликовал, когда мое стихотворение опубликовали на страницах республиканской газеты в 1959 году. Считал себя не хуже Кугультинова, когда глядел на строчки в солидном издании, – шутит наш собеседник. – А потом, перечитав произведения Давида Никитича, критиковал себя – о, какую ерунду я написал! Так бывает, а уж когда Пушкина прочтешь, то и подавно в свою «рамку» возвращаешься.
– На кого из молодых поэтов возлагаете надежды?
– Кермен Санджиеву хотел бы отметить. Она из Кетченер, молодая учительница, окончила КалмГУ, работает в элистинской школе. Очень скромная, даже слишком, а в ней есть поэзия! Вот сегодня (на встрече со школьниками 17 января – авт.) Мингиян Горяев из двенадцатой школы прочитал свое стихотворение, мне понравилось. Буду курировать, читать его стихи, поправлять.
Я думаю, должны появиться у нас хорошие поэты не ниже уровня Давида Кугультинова и Константина Эрендженова.
– Вы часто встречаетесь с молодежью?
– Стараюсь не отказывать организаторам таких мероприятий. Но иногда бывает, что настроения нет или погрузился в работу и не хочется отрываться.
– Вы счастливый человек?
– Конечно. Во-первых, я нашел свою половину, это большое счастье, не каждому так везет, я в этом с каждым годом все более убеждаюсь. Из 300 девушек, учившихся в педагогическом училище, я выбрал одну. Она была очаровательна, весила всего 45 килограммов, и я на одной руке переносил ее через лужи, когда мы бежали на танцы.
И дети, и внуки меня тоже радуют. Иногда младшенькая Даяна так посмотрит, что ты поражаешься – в ее годы такой серьезный взгляд, и думаешь: сколько тайны в каждом человеке!
Фото Николая Бошева